По вполне понятным причинам, психотерапия занятие предельно серьезное. Как терапевты мы служим нашим пациентам и клиентам, и все то, с чем они приходят, требует внимательного размышления и бережного обращения. Неудивительно, что юмор в кабинете психотерапевта годами либо вообще обходили стороной, либо подходили к нему с опаской, а то и вовсе c презрением.
Известно, что хоть и сам Фрейд мог пошутить со своими пациентами, тем не менее, скепсис по поводу юмора в психотерапии берет начало в классическом психоанализе, где когда-то считалось, что психотерапевт должен полностью исключить себя из взаимоотношений пациента с самим собой. Времена, конечно, изменились, но определенная тревога по поводу наличия юмора в терапии все еще остается, и небезосновательно. Особенно когда автором или соавтором шутливого момента оказывается сам психотерапевт.
Что такое юмор?
Анализировать юмор — все равно что препарировать лягушку: мало кому интересно, а лягушка в итоге умирает.
Э. Б. Уайт
На этом этапе читателя стоит предупредить: перспективы у нашей лягушки, мягко говоря, так себе. Если мы хотим продвинуться дальше, нам придется внимательно разобраться и в механике юмора, и в его смысле.
Существует более сотни теорий, объясняющих юмор (Haig, 1986), поэтому дать ему точное определение практически невозможно. Как гласит избитая фраза: «что одному в радость — другому яд».
Юмор — это не только внутренний, личный опыт — это еще и явление социальное, культурное, и потому чрезвычайно сложное и многослойное (Provine, 2016). Уже хотя бы поэтому ирония и шутки — как вербальные, так и невербальные — всегда несут в себе риск быть неправильно понятыми.
По мнению Дугласса (1968), внутри любой культуры шутка, чтобы ее вообще восприняли как юмор, должна быть допустимой и распознаваемой именно как шутка. То есть нужно понимать, когда что-то действительно было задумано как шутка или нет. К примеру, профессиональные комики, прилагают массу усилий, чтобы выбрать тот вариант подачи, который «зайдет» их аудитории.
Боб Манкофф (2014), редактор легендарных карикатур The New Yorker, лаконично определил юмор как «правильную дозу неправильного» и считал, что в основе любой шутки лежит конфликт. Его идея хорошо перекликается с тремя основными теориями юмора, описанными в современной литературе: теориями «превосходства», «разрядки» и «несоответствия/разрешения». Именно к ним мы сейчас и перейдем.
Теория превосходства
Я верю в равенство. Равенство для всех.
Без разницы, насколько они глупы или насколько я умнее них.Стив Мартин
Это, пожалуй, самая социальная из всех теорий юмора. По мнению Платона (1972), юмор — это злорадное удовольствие от чужих бед, а Аристотель (1996) называл его «разновидностью уродства» по тем же причинам, хотя и признавал, что остроумие — или, как он выражался, «образованная дерзость» — имеет определенную ценность в добродетельной жизни. Можно сказать, что остроумие похоже на интеллектуальное фехтование: более ловкий ум одерживает победу над собеседником и одновременно восхищает аудиторию.
Томасу Гоббсу (1991) часто приписывают авторство идеи, что смех возникает из чувства превосходства над другими или даже над самим собой. Он писал:
…страсть смеха — это не что иное, как внезапное чувство торжества, возникающее из внезапного представления о собственном превосходстве по сравнению с чужой слабостью или с нашей собственной ранней слабостью.
(1991, с. 43)
Хотя он говорит непосредственно не об юморе, а о смехе, философ подмечает интересный момент: порой нам смешно именно потому, что мы чувствуем себя лучше, чем наши прежние версии самого себя. Однако это никак не объясняет юмор, который возникает, когда мы смеемся над собственной нелепостью в настоящем. Так или иначе, теория превосходства не дает полноценного, всеобъемлющего объяснения юмора.
Вот, например, шутка покойного комика Томми Купера:
Две антенны встретились на крыше, влюбились и поженились.
Церемония была так себе, зато прием — превосходный.
Совершенно очевидно: никакого унижения или превосходства тут нет, а удовольствие — если мы его чувствуем — вполне возникает само по себе.
Теория разрядки
Пациент говорит терапевту:
— Вчера у меня произошла «оговорка по Фрейду». Сижу, ужинаю с матерью и хотел сказать: «Можешь передать соль?» — а вместо этого вылетело: «Стерва, ты мне жизнь разрушила!»
(анон.)
По Спенсеру (1987) и Фрейду (1927), юмор — это способ сбросить нервное напряжение, физически выразив его в смехе. В духе своей психоаналитической концепции Фрейд предполагал, что юмор — это форма сублимации, творческий способ выразить бессознательные сексуальные и агрессивные импульсы. Разумеется, такая «гидравлическая» теория, да еще и почти не поддающаяся проверке, выглядит слабо: будь она верна, отделения неотложной помощи стали бы лучшими комедийными клубами.
Для Фрейда шутки связаны не только с удовольствием — они по своей сути социальны. Пользуясь юмором, эго становится на мгновение неуязвимым, нарциссически торжествующим. Юмор, говорил он, «это не смирение — это бунт. Он означает не только триумф эго, но и принципа удовольствия»
(1927, с. 162).
Здесь мы снова видим элементы той самой «теории превосходства». Фрейд продолжает:
«Самые глубокие формы юмора и космического нарциссизма… являют не картины грандиозности и ликования, а тихой внутренней победы, вперемешку с непризнанной грустью».
(1927, с. 268)
Эта «примесь» придает фрейдовской мысли почти экзистенциальный оттенок: реальность и фактичность одновременно высмеиваются и принимаются. В 2007 году в США, один из приговоренных к смертной казни, будучи уже пристегнутым к кушетке в ожидании инъекции, якобы сказал: «Почему нет дублера когда он действительно нужен?» Можно бы счесть это просто черным юмором, попыткой снять напряжение, — но так мы упустим нечто более глубокое. Возможно, таким образом, он оставлял себе последние крупицы собственного существования перед лицом неминуемой смерти.
Теория несоответствия–разрешения
Всегда смешно, пока никто не пострадал.
А потом — просто уморительно.Билл Хикс
О теории несоответствия упоминали еще Платон в «Филебе» и Аристотель в «Поэтике»: смех, по их наблюдениям, возникает из обманутых ожиданий. Конфликт появляется там, где происходящее не совпадает с тем, чего мы ожидали. Кант (1987) отмечал, что нам смешно, когда происходит «внезапное превращение напряженного ожидания в ничто» (с.203). А Шопенгауэр (1969) предлагает более глубокое наблюдение: юмор рождается в момент, когда наш интеллект неожиданно ставят в тупик, а затем — и это важно — исправляют новым взглядом на мир. По Шопенгауэру, уровень смеха прямо пропорционален тому, насколько сильно корректируется наше представление о действительности.
Но, конечно, далеко не всякая неожиданность или несоответствие смешны. Взять к примеру труп в машине или жестокость родителей — такие «несоответствия» скорее пугают, чем веселят. Тем не менее эта теория подчеркивает важную связь между восприятием, логикой и удовольствием. Человек как вид получает удовольствие от таких объяснений, которые Гопник (1998) метко называет «объяснение как оргазм». Именно поэтому, утверждают Херли, Деннэт и Адамс-младший (2011), для юмора необходимо еще и разрешение:
«В рабочей памяти возникает противоречие между активными элементами веры. Конфликты между убеждениями, хранящимися в долговременной памяти, могут спокойно сосуществовать, даже не осознаваясь. Только когда оба убеждения попадают в пространство рабочей памяти — не “переносятся”, а именно пробуждаются — эти два убеждения могут вступить в эпистемологический конфликт».
(2011, с.112)
Впоследствии Херли и коллеги (2011) предложили когнитивную, вычислительную и эволюционную теорию юмора. Они дают развернутое и строгое объяснение того, как и почему юмор работает как психологический, социальный и культурный феномен.
Теория игры
Я все думал, почему летающий диск все увеличивается…
А потом он в меня врезался.Стюарт Фрэнсис
Хотя эту теорию сложно полностью отделить от расширенных эволюционных объяснений (к которым мы еще перейдем), сторонники игровой теории рассматривают юмор как форму игры. Юмор понимается как ответвление животной игровой активности, прослеживаемой назад по всей эволюционной цепочке.
Возможно, юмор развился ради совсем другой цели, а затем «позаимствовал» элементы игровой поведения приматов… Использование смеха для выражения юмора развилось из его роли в ненапряженной игровой коммуникации и щекотке.
(Hurley et al., 2011, с. 40)
Считается, что игра и щекотка появились у приматов как способ тренировки и формирования социальных связей (van Hooff, 1972). Похожие наблюдения делает и Адриан Бардон:
«Молодняк многих видов животных занимается игрой в борьбу и охоту — это подготавливает их к более серьезным испытаниям в будущем».
(2005, с. 16)
Постепенно возникла отрывистая вокализация как сигнал, который давал понять партнеру по игре, что происходящее (например, возня или ложная агрессия) не представляет опасности. Такая вокализация и превратилась в то, что сегодня мы называем смехом (Gervais & Wilson, 2005; Eastman, 1936).
По словам Истмана (1936), «мы приходим в этот мир с врожденной склонностью смеяться и испытывать это чувство в ответ на боль, поданную в игровой форме»
(с. 45).
Отсюда можно предположить, что юмор — это не сама игра, а явление, которое возникло из игры и сохранило схожие черты. Особенно важно здесь социальное измерение: теория показывает, насколько значимо чувство принадлежности к группе или, наоборот, ощущение, что ты вне ее.
Эволюция, эмоции и когниция
Курица и яйцо лежат в постели.
Курица улыбается, курит сигарету.
А яйцо растроившись бормочет:
«Ну что ж… кажется этот вопрос мы прояснили».
(анон.)
Как вообще появился юмор и зачем он нужен? По словам Юнга (2003), ключом к пониманию природы юмора является «теория разума» (theory of mind), и он подытоживает свое исследование так:
«Я прихожу к выводу, что смех — это сигнал кооперативной ценности: он сообщает о способности человека сопереживать предполагаемым психическим состояниям других и о его уровне сочувствия ко всем, кого затронула ситуация, вызвавшая смех».
(2003, с. 214)
С такой точки зрения юмор демонстрирует способность к эмпатии, способствует социальному сближению и снижает вероятность конфликта. Семруд-Кликеман и Гласс (2010), исследуя нейроанатомию юмора и его связь с социальным, адаптивным и эмоциональным развитием детей, пришли к выводу, что развитие чувства юмора тесно связано со становлением «теории разума». Примечательно, что дети получают меньше удовольствия от юмора, который слишком прост или слишком сложен для их уровня развития: им нравится то, что они могут освоить. «Ценность вербального и абстрактного юмора растет по мере развития» (2010, с. 1249), — пишут они.
Хойка, Джатсам и Гаттис (2008), исследуя книги для детей 1–2 лет, обнаружили, что более половины из них построены на «несоответствии» — на чем-то «неправильном». Это «неправильное» было замаскировано как юмор, чтобы детям было легче понять намерения других. Для того, чтобы дети смогли понять юмор, ребенку нужно было понимать отношение «другого» (с. 1249).
Это перекликается с исследованиями Оврен и Бахоровски (2003) о развитии нелингвистической коммуникации. Смех и другие невербальные вокализации не столько выражают эмоцию, сколько влияют на эмоциональное состояние слушателя и, следовательно, на его поведение.
В случае смеха мы предлагаем основную функцию акцентирования или вызывания положительных эмоций у воспринимающего с целью содействия более благоприятному отношению к смеющемуся. (2003, сс. 183–200)
Более того, они отмечают, что смеющийся подстраивает свой смех под эмоциональное состояние слушателя, и такая «подгонка» способна вызывать определенный эмоциональный отклик.
Все эти теории демонстрируют, почему юмор играет ключевую роль в развитии социальной чувствительности внутри группы, укрепляя ее сплоченность и тем самым — эволюционную приспособленность. Но важно помнить, что юмор имеет как положительные, так и отрицательные последствия. Сплоченность группы нередко поддерживается за счет тех, кто воспринимается как угроза ее идентичности. Юмор может стать орудием унижения, подчеркивающим различия и удерживающим власть большинства. Достаточно вспомнить фотографии опубликованные в СМИ в 2004 году, из тюрьмы Абу-Грейб, где американские офицеры и охранники смеялись, унижая и пытая иракских заключенных. Разумеется, заключенные не разделяли их «юмора». Такой несовпадающий смех резко отличается от совпадающего, когда все участники разделяют комический момент.
Помимо эволюционного пути развития юмора, Херли, Деннэт и Адамс (2011) предлагают эмоциональную и вычислительную модель, объясняя, почему юмор бывает одновременно приятным, желанным и проницательным. Естественный отбор, пишут они, вынудил мозг заниматься рутинной «отладкой» ошибок мышления:
«…если мы хотим жить рискованно, совершая бесконечные эвристические открытия и ошибки… [Матери-Природе] не под силу просто приказать мозгу выполнять уборку и отладку, как программисту, который может просто установить нужные программы для этих целей. Она должна подкупать мозг удовольствием. Поэтому мы испытываем веселое наслаждение, когда ловим себя на скрытой ошибке вывода». (2011, с. xi)
Далее они описывают биологическую основу юмора, сначала показывая, как эмоции являются «рациональными мотиваторами» в интересах нашего выживания и воспроизводства, и что вся рациональность воплощена в теле. Когда что-то имеет смысл, мы это чувствуем. Мы пробираемся через такие вещи, как моменты решения проблем, так же, как мы ощущаем судороги или лучи солнца на лице. Все абстрактные мысли и эзотерическая логика могут возникнуть только на основе опыта телесных ощущений, и они называют это «эпистемическими эмоциями».
Наш вид испытывает огромное удовольствие от объяснений — то, что Гопник (1998) назвала «объяснением как оргазмом». Именно поэтому несоответствия требуют разрешения, чтобы стать смешными. Когда два активных убеждения сталкиваются в нашей памяти, возникает эпистемический конфликт. Его раскрытие дает «Ага!» — и часто тут же превращается в «Ха-ха!». Происходит столкновение двух убеждений, за которым следует удовольствие от обнаружения ошибки. «И базовый юмор — это любая семантическая ситуация… в которой мы совершаем такую ошибку и успеваем ее распознать» (2011, с. 117).
Наш вид испытывает огромное удовлетворение от объяснений. Это то, что Элисон Гопник (1998) называет «объяснением как оргазмом». Именно по этой причине несоответствия требуют разрешения, чтобы стать смешными. Эпистемический конфликт возникает, когда в нашей памяти происходит столкновение между активными системами убеждений. Как только они раскрываются нам, мы испытываем момент «Ага!», который часто приводит к моменту «Ха-ха!». В конечном итоге происходит столкновение двух убеждений, за которым следует удовольствие от обнаружения определенной ошибки в активных структурах убеждений, «а (базовый) юмор — это любое семантическое обстоятельство — экзогенное или эндогенное — в котором мы совершаем такую ошибку и успешно ее обнаруживаем» (2011, стр. 117).
Это соотносится с «теорией ложной тревоги» Рамачандрана (1998), согласно которой смех возник как сигнал группе, что то, что поначалу казалось угрозой, на самом деле безвредно.
Дискурс, культура и смысл
Смех — это самое короткое расстояние между двумя людьми.
Виктор Борге
Что, если вообще что-то, понимание юмора и смеха может рассказать нам о нас самих? Как пишет Морриэлл (1987), «понять наш смех — значит продвинуться далеко в понимании нашей человечности», хотя он и не объясняет, каким именно образом. Философ Анна Малецка (2011) считает, что юмор обладает глубоким смыслом, выходит за пределы здравого смысла и развивает творческие способности и свежее восприятие.
«Юмор можно рассматривать как очаровательный, но парадоксальный спутник логоса, который дополняет односторонность строго дискурсивного подхода к познанию и позволяет воспринимать явления в разнообразных и даже противоречивых плоскостях».
(2011, с. 1)
Добавляя социальный и личностный контекст, комик и исследователь юмора Оливер Дабл пишет, что юмор:
«…предполагает игру со словами, понятиями, ценностями и эмоциями. Он требует общего понимания и способности считывать реакцию других и соответствующим образом отвечать. И часто балансирует на грани допустимого».
(Личная переписка, 2013)
С социальной точки зрения, как следует из упомянутых исследований, юмор может не только объединять людей, но и разделять их — укрепляя границы того, что в данной культуре считается приемлемым или неприемлемым, желанным или осуждаемым. Описывая социальное значение юмора, Дриссен (1997) называет его «маркером границ группы, состоящим из символов и действий, которые помогают поддерживать esprit de corps (духа корпоративности)» (с. 237).
Он утверждает, что шутки эволюционировали в обществе как способ контроля над группами и обществами, делая знакомое незнакомым и тем самым заставляя аудиторию осознать свои собственные культурные предположения.
Юмор можно рассматривать как средство противостояния, мощный инструмент для выражения мнений, которые часто являются спорными, и, по мнению Бреммера и Руденбурга (1997), это подтверждается связью между юмором и противоположными социально-политическими дискурсами. Достаточно вспомнить шекспировских шутов и более поздних политических сатириков, чтобы понять, что юмор может способствовать распространению альтернативных взглядов мятежных, антисистемных слоев общества. В ходе предвыборной кампании 2016 года кандидаты в президенты США Клинтон и Трамп регулярно отпускали шпильки в адрес друг друга на митингах, вызывая восторг своих сторонников и укрепляя их поддержку.
Юмор и ирония стремятся передать сообщение сразу на двух уровнях, поэтому они являются крайне многозначной формой коммуникации. В обществе существует четкое различие между серьезным и юмористическим дискурсом. Теория «биссоциации» Артура Кестлера (1989) предполагает, что юмор — это творческий процесс, позволяющий человеку удерживать в уме две, казалось бы, несовместимые идеи одновременно. Это напрямую перекликается с мыслью Малецкой (2011) о том, что юмор — благодаря своей многоплановости и способности к сложному, амбивалентному восприятию явлений — «позволяет глядеть на вещи более объемно» (с. 499).
Юмор функционирует таким образом, что раскрывает нам более чем одну истину одновременно. Поэтому он способен спорить с любой серьезной властью, претендующей на единственно правильную истину. Это пограничное явление, находящееся на грани приемлемости, противоречащее официальным нормам и представляющее угрозу для авторитарного мышления. В то время как серьезность является признаком солидности, авторитета и долга, юмор является признаком гибкости, освобождения и подрыва.
Исторически, по словам Ле Гоффа (1989), юмор считался вратами к греху и упадку. Он приводит пример средневековых монастырей, где монахов специально воспитывали «незапятнанными» юмором, чтобы обеспечить их абсолютную покорность религиозной дисциплине.
Сегодня, чтобы убедиться в социально-политической силе юмора, достаточно вспомнить январь 2015 года и резонанс, вызванный карикатурами на обложке французского сатирического журнала Charlie Hebdo. Несомненно, юмор способен вызывать сильные эмоции и угрожать существующему положению вещей.
В юморе по определению заложен риск неверного понимания: в нем всегда есть скрытые смыслы, которые можно уловить только если знаешь контекст или умеешь его расшифровывать. Человек, который хочет быть по-настоящему смешным, должен подбирать шутки под свою «аудиторию», — ту, что способна уловить развязку. Нужно понимать, когда что-то вообще задумано как шутка, а когда — нет. Отсюда и тема границ: где та самая черта и насколько можно к ней приблизиться. Существует множество переменных, которые необходимо учитывать.
Именно поэтому на протяжении истории многие психотерапевты, если не избегали, то по крайней мере с осторожностью относились к юмористическим эпизодам в кабинете.
Юмор и психотерапия
Природа? Воспитание? Так или иначе, виноваты родители.
(анон.)
В литературе более чем достаточно исследований, связывающие смех с физиологическими реакциями, которые прямо противоположны реакциям, вызываемым стрессом (Berk et al., 1989). Однако утверждение о том, что смех имеет лечебный эффект, является проблематичным. Основная проблема заключается в том, что такие утверждения не учитывают тот факт, что смех может не снижать стресс, а просто быть признаком его отсутствия.
В области психотерапии большинство работ и исследований о юморе опираются на психоаналитическую перспективу — и даже с учетом этого их сравнительно немного. Психоаналитик Алессандра Лемма отмечает: «примечательно, как мало написано о столь повсеместном средстве коммуникации из нашего репертуара» (2000, с. 4). Впрочем, учитывая сложность и силу юмора, не так уж удивительно, что немногие психотерапевты решаются всерьез входить в эти «веселые воды».
Для начала, разумеется, Фрейд видел психоаналитическую функцию юмора как «средство получать удовольствие вопреки болезненным аффектам, мешающим ему; он действует как заместитель этого аффективного развития и занимает его место» (1938, с. 797). Для Фрейда юмор несет либо сексуальный, либо агрессивный заряд, который иначе невозможно приемлемо выразить в обществе. Как уже говорилось, он рассматривал юмор как выход для этих импульсов. Далее он утверждал, что юмор выполняет роль Сверх-Я (нем. Über-Ich) — как родитель (Сверх-Я), обращающийся к ребенку (Я — нем. Ich). В этом смысле Сверх-Я может защитить Я от глубоких нарциссических ран, превращая непереносимое в шутку или утешая Я в предельных ситуациях. Покойная комедиантка Джоан Риверс говорила: «Мы, комики, смеемся, потому что жизнь ужасна. Жизнь очень трудна, и я справляюсь с этим, шутя абсолютно обо всем».
Однако такая перспектива не объясняет случаев, когда люди шутят или смеются, будучи в отчаянии или даже в суицидальном состоянии. Это может выглядеть как маленькая победа, но, пожалуй, точнее было бы назвать это эго-дистоническим проявлением и, в конечном счете, поражением. Здесь нет черно-белой простоты: юмор не всегда однозначно положителен или отрицателен.
Учитывая тот акцент, который психоанализ делает на конфликте, боли, отказе и утрате, Лемма (2000) задает уместный вопрос: «Есть ли место удовольствию и юмору в нашем развитии?» (с. 49). Она продолжает, что реальность неудач и разочарований может ощущаться более терпимой при успешной интеграции, и что юмор — один из способов, с помощью которых человек может стать более целостным. Лемма далее предлагает, что чувство юмора в значительной степени формируется ранним опытом родительской регуляции эмоций через игру и забаву.
Однако это последнее утверждение ошибочно подразумевает, что комики с большей вероятностью вырастают в семьях с веселыми, хорошо регулирующими эмоции родителями. Нередко все обстоит наоборот. В своей биографии комик Билли Коннолли рассказывает о том, как отец подвергал его физическому и сексуальному насилию, и о том, что он рос в эмоциональной и материальной нищете.
Тем не менее Лемма справедливо отмечает, что мы, как психотерапевты, должны уделять внимание «некоторым из самых ранних эмоциональных переживаний и тем этапам развития, на которых опирается чувство юмора» (2000, с. 49). То, что мы считаем полезным или хотя бы безобидным юмором, может быть основано на чем-то патологическом или извращенном. Это хорошо подытожил Ронне (2011) — большинство людей, включая терапевтов, знакомы с негативными и разрушительными проявлениями юмора — через высмеивание, поддразнивание и другие формы агрессивного юмора.
Такой юмор, как правило, довольно легко распознать. Однако он может быть настолько тонким, что мы не в состоянии точно определить его. Проблемы возникают тогда, когда агрессивный, разрушительный юмор является эго-синтоничным (как для аналитика, так и для пациента). В таком случае не появляется «наблюдающего Я», которое могло бы сообщить пациенту или аналитику о враждебном, разрушительном воздействии их собственного юмора. Все ощущается как нечто само собой разумеющееся, как обычный порядок вещей. Часто подобные язвительные замечания сопровождаются оговоркой: «Да ладно, это же просто шутка!» (Ронне, 2011)
Подрывные, садистские элементы, которые порой проявляются в юморе, очевидно, способны оказать значительное негативное влияние на терапевтический процесс. Личный опыт человека будет влиять на то, как он воспринимает и порождает юмор — это так же верно как и для психотерапевта, так и для клиента. Однако, как мы уже отметили ранее, будучи по своей природе «извращенным» явлением, юмор умеет высвечивать больше одной «правды». Фрейд (1987) говорил, что шутки раскрывают то, что иначе не смогло бы выйти на свет. Действительно, идея о том, что юмор касается «правды» и «реальности», встречается практически во всей качественной литературе по данной теме.
Размышляя о роли Шута в шекспировском «Короле Лире», Роуз (1969) отмечает, что благодаря своему остроумию, проницательности и эмпатии Шут «служит не дегустатором вина короля, как в лучшие времена, а испытателем его действительности» и что ему «приходится очень точно дозировать порции реальности, которые он может дать Лиру, чтобы вывести того из самообмана» (с. 929). Она продолжает: «Здравомыслие требует наличия критического зеркала, но если терпимость к реальности низкая, зеркало лучше слегка затемнить или сделать смешным» (с. 929).
Хотя эта точка зрения подчеркивает способность юмора «смягчать удар», применительно к психотерапии она упускает из виду то, что именно люди с низкой толерантностью к реальности могут быть особенно чувствительны к неверной интерпретации. Из этого можно сделать вывод, насколько важны и опыт и мастерство терапевта, который использует юмор в клинической работе. Кроме того, никогда нельзя заранее, по крайней мере до гораздо более позднего этапа терапии, знать наверняка, какое значение может приобрести конкретное вмешательство для того или иного пациента / клиента. Для одного юмористический эпизод может стать сокрушающим ударом по уже и так хрупкому чувству собственного «я», а для другого — воплощенным желанием близости и соединения, или же он будет воспринят как мягкая, доброжелательная игра.
Понятие игры и игривости нередко связывают с юмором. В своей работе со школьниками Слудер (1986) обнаружила, что использование юмора помогает ей гораздо легче выстраивать терапевтический контакт с детьми. Благодаря юмору она могла демонстрировать, как этот инструмент работает в виде совладания, а через самораскрытие — показывать собственную уязвимость, несовершенство и человеческие слабости. В конце она пишет: «Смех — это способ показать язык неизбежным и непостижимым причудам нашего существования…» (с. 126).
Паскуали (1986) полагает, что через радость игры дети получают ощущение того, что является серьезным или реальным, и что, пока способность играть остается живой, в психике человека не скрывается ничего действительно патологического. Однако можно и возразить, что чрезмерная игривость может спрятать от нас реальность и серьезность, приводя к путанице. Психотерапевтам хорошо знаком клиент, который приходит на каждую сессию с неизменным юмором — настолько устойчивым, что становится ясно: и клиент, и терапевт надежно удерживаются на расстоянии от чего-то слишком трудного или невыносимого, чтобы встретиться с этим напрямую.
Использование юмора в психотерапии часто воспринимается как спорное явление, и среди специалистов нет единого мнения. Например, Куби (1971), считает наличие юмора в терапии потенциально крайне разрушительным и опасным. По его мнению, пациенты нередко прибегают к юмору, чтобы убежать от тревоги, и таким образом могут использовать его как способ избегания помощи. В результате пациент может запутаться и начать ограничивать самораскрытие, особенно касающееся негативных эмоций, что может привести к накоплению скрытой, невыраженной ярости. Наконец, Куби утверждает, что юмор, исходящий от самого терапевта, нередко носит демонстративный и соблазняющий характер, и именно по этим причинам его следует по возможности избегать.
В противоположность этому, Бейдер (1994) рассматривает юмор как особый интерактивный стиль, присущий некоторым терапевтам. Он полагает, что юмор может быть полезен при работе с защитами или в ситуациях терапевтического тупика. Приводя клинические примеры, Бейдер показывает, как использование юмора помогает сформировать здоровую идентификацию, противостоящую садистическому сверх-Я и его проекциям. По сути, Бейдер считает, что юмор, используемый им в терапии, является формой метакоммуникации — способом выразить свое внутреннее психологическое состояние. Когда клиент воспринимает это, возникает чувство безопасности и доверия в терапевтических отношениях.
В своем исследовании Херт (1990) опросила 14 взрослых, находившихся в терминальной стадии заболевания, чтобы понять, какую роль играет юмор в конце их жизни. Она выделила несколько полезных функций юмора: «связанность», «перспектива», «надежда», «радость» и «расслабление». Все 14 опрошенных назвали «связанность» значимым фактором: это чувство «принадлежности», возникающее благодаря разделенному юмору. Многие отмечали, что юмор позволяет сменить перспективу и увидеть более позитивную сторону происходящего, что открывает путь к возможным решениям. Большинство респондентов говорили, что юмор укрепляет надежду и помогает им встретиться с реальностью их повседневного существования. Херт приходит к выводу, что юмор — это «мост» к связанности, радости и надежде.
Вместе с тем можно возразить, что эти неизлечимо больные взрослые использовали юмор как обезболивающее или как форму отрицания перед лицом окончательной утраты.
Хотя Кохут (1966) рассматривал данный вопрос через психоаналитическую призму, он также подчеркивал значимость и экзистенциального измерения. Он описывал самые глубокие формы юмора как здоровую трансформацию нарциссизма, которая позволяет нам столкнуться с идеей смерти, не впадая ни в отрицание, ни в гиперкатексис (чрезмерное вложение энергии в определенный объект или идею). Такой глубокий юмор, по его словам, «не выражает грандиозности или восторга, но представляет собой тихую внутреннюю победу с примесью неотрицаемой меланхолии» (1996, с. 268).
Размышляя о процессе своего пациента и его осознании того, что в жизни существует безвинная, непреодолимая бессмысленность, психоаналитик Невилл Саймингтон называет это, в традиции развития «трагической позицией»:
«Именно это осознание открыло моему пациенту доступ к трагическому: неотъемлемой части la condition humaine (человеческого состояния), чрезвычайно тяжелой для выдерживания. Я считаю, что депрессивная и параноидно-шизоидная позиции — это защита от такого, более глубокого слоя отсутствия смысла».
(1986, сс. 275–276)
Возможно, с точки зрения экзистенциально-развивающего подхода можно сказать, что «трагикомическое» отношение свидетельствует о наступлении экзистенциальной зрелости.
Заключение
Юмор, как представляется, на протяжении тысячелетий является неотъемлемой частью нашего социального репертуара. Наше удовольствие от него эволюционировало как способ поощрения принятия ошибок в логике и убеждениях, а также как механизм влияния на социальный порядок и иерархию, воздействуя на восприятие и эмоциональные состояния других. Первобытная природа юмора в сочетании с его утонченными и сложными формами делает его чрезвычайно мощным феноменом. Это имеет серьезные последствия для психотерапевтической практики.
Хотя способность к юмору, вероятно, универсальна для нашего вида, его выражение очень тонкое, с нюансами, окрашена и сформирована культурой и обществом. Юмор плохо «путешествует» между культурами и субкультурами, потому что требует разделенного понимания того, что именно выражается буквально или метафорически. Применительно к практике психотерапии можно сделать такой вывод: чем сильнее культурные различия между терапевтом и клиентом, тем выше риск неверной интерпретации юмора в кабинете. Даже внутри одной культуры вкусы в юморе могут разительно различаться. Поэтому терапевту будет разумней относиться настороженно к использованию юмора на ранних этапах работы, когда пациент или клиент еще мало знаком.
Если, как предполагают данные нейробиологии и эволюционных теорий (Semrud-Clikeman & Glass, 2010; Jung, 2003), присутствие юмора связано с наличием «теории разума» и способностью к эмпатии, а также если развитие обычно предполагает переход от примитивного к более абстрактному юмору, то терапевтам стоит рассматривать выбор и понимание определенных видов юмора как маркеры психологической зрелости клиента, а также терапевтического прогресса или регресса. Это может указывать не только на то, как клиент относится к себе, но и на то, как он относится к другим. Например, использование садистского и/или мазохистского юмора дает представление о том, как человек переживает себя и мир, и может предвещать появление специфической динамики власти в терапевтических отношениях.
Учитывая сильную эмоциональную окраску юмора, неверный момент или неосознанное «сговорчивое» участие терапевта в шутке может привести к разрыву — внутриличностному или межличностному. Поскольку юмор бывает крайне приятен, он может быть и крайне соблазнительным. Клиент, который вызывает смех у своего терапевта, может бессознательно провоцировать унижение, вызывая повторение чего-то из своего прошлого опыта. Психотерапевты должны внимательно следить за своими реакциями на юмор клиента и за собственным желанием пошутить.
Мы увидели, что юмор — это явление, укорененное в игре, нарушающее границы и по своей сути является неоднозначным. Терапевты могут задаваться вопросом о значении явного отсутствия юмора у своих клиентов (или у самих себя!). Например, многие клиенты с навязчивыми состояниями часто борются с неопределенностью и неоднозначностью, поэтому появление или использование юмора может указывать на отход от жестких состояний ума и способов существования или даже способствовать этому. Это также может сигнализировать о наличии или желании большей близости между терапевтом и клиентом. Поскольку юмор глубоко социально развит, терапевт, который не хочет или не может смеяться и ценить юмор, может демонстрировать свою собственную психологическую жесткость и отсутствие эмпатии, что может поставить под угрозу терапию.
В конечном счете, хотя в консультационном кабинете, особенно на ранних этапах лечения, было бы разумно подходить к юмору с осторожностью, следует быть открытым к его освобождающей и творческой силе. Как и в случае с любым возникающим в практике феноменом, терапевту важно быть внимательным к смыслу и воздействию юмора — и при этом сохранять человечность.
Об авторах:
Нил Гибсон (Neil Gibson) — психотерапевт, супервизор и лектор. Он работает в Университет Ньюкасла и ведет частную практику в Ньюкасл-апон-Тайне.
Дигби Тантам (Digby Tantam) психиатр, психотерапевт, психолог и автор, известный своим вкладом в психотерапию, исследования аутизма и политику в области психического здоровья. В настоящее время он является почетным профессором психиатрии в Университете Шеффилда и приглашенным профессором в Университете Мидлсекса. Он также известен формулировкой концепции «межмозгового взаимодействия», которая описывает подсознательную неврологическую связь, позволяющую людям понимать эмоции, намерения и внимание других людей без явной коммуникации..
Оригинал публикации:
Existential Analysis (2017)
ISSN: 1752-5616
Перевод с английского:
Макс Карлин (Max Karlin, 2025)
Gibson, N., & Tantam, D. (2017). The best medicine? The nature of humour and its significance for the process of psychotherapy. Existential Analysis, 28(2), 272+. https://link.gale.com/apps/doc/A502506272/LitRC?u=anon~eeabb560&sid=googleScholar&xid=f9be5cfc
Литература:
Aristotle. Poetics Trans. Malcolm Heath (1996). London: Penguin
Bader, M. (1993) The Analyst’s Use of Humor. Psychoanalytic Quarterly 62.1 (1993): 23-51
Bardon, A. (2005) The Philosophy of Humour, in Comedy: A Geographic and Historical Guide, ed. by Maurice Charney, Connecticut: Greenwood Press.
Berk, L., Tan, S., Fry, W., Napier, B., Lee, J., Hubbard, R. (1989) Neuroendocrine and Stress Hormone Changes during Mirthful Laughter. The American Journal of the Medical Sciences, 298, 390–96
Bremmer, J. & Roodenberg, H. (1997) A Cultural History of Humour: From Antiquity to the Present Day. Cambridge: Polity Press
Douglas, M. (1968) The Social Control of Cognition: some factors in joke perception. Man, (Sept.) 3.3: 361-376
Driessen, H. (1997) ‘Humour, Laughter and the Field: Reflections from Anthropology’. A Cultural History of Humour: From Antiquity to the Present Day., ed. Jan Bremmer & Herman Roodenburg. Malden, MA: Polity.
Eastman, M. (1936). Enjoyment of Laughter. New York: Halcyon House.
Freud, S. (1961) Collected Works, Standard Edition, James Strachey, ed. London: Hogarth Press
Freud, S. (1987/1927) Humour. International Journal of Psychoanalysis, 9: 1-6. In, Handbook of Humour and Psychotherapy: Advances in the clinical use of humour Fry, W. and Salameh, W. (1987: 4)
Gervais, M & Wilson, D. (2005). The evolution and functions of laughter and humor: A synthetic approach. Quarterly Review of Biology 80:395-430
Gopnik, A. (1998) Explanation as Orgasm. Minds and Machines 8:101-118
Haig, R. (1986) Therapeutic uses of humour. American Journal of Psychotherapy 40:543-553
Herth, K. (1990) Contributions of humor as perceived by the terminally ill. American Journal of Hospice Palliative Care 7: 36
Hobbes, T. (1991) Leviathan, ed. Richard Tuck. Cambridge University Press
Hoicka, E, Jutsum, S, Gattis, M. (2008) Do the wrong thing: how toddlers tell a joke from a mistake. Cognitive Development, 23: 180-190
Hurley, M, Dennet, D, & Adams, R. (2011) Inside Jokes: Using Humor to Reverse-Engineer the Mind. Massachusetts: MIT Press
Jung, W. (2003) The Inner Eye theory of Laughter: Mindreader signals co-operator value. Evolutionary Psychology, 1, 214-253
Kant, I. (1987) Critique of Judgment. Trans. Werner S. Pluhar. London: Hackett
Kubie, L. (1971) The destructive potential of humour in psychotherapy. American Journal of Psychiatry 127: 861-66.
Kohut, H. (1996) Forms and transformations of narcissism. Journal of the American Psychoanalytic Association 14:243-272
Le Goff, J. (1989) ‘Rire au Moyen Age’ Cahiers du centre de recherches historique, 3 (1989) 1-14. In English translation, (Laughter in the Middle Ages) by Jan Bremmer and Herman Roodenburg (1997) in, A Cultural History of Humour. Cambridge: Polity.
Lemma, A. (2000) Humour on the Couch. London: Whurr
Mankoff, B. (2014) New Yorker cartoons: Editor Bob Mankoff on what’s funny. At: http://www.bbc.co.uk/news/magazine-26893127 (Accessed 10.04.14)
Malecka, A. (2011) Humour in the Perspective of Logos: The inspirations of ancient Greek philosophy. The Yearbook of Phenomenological Research, Vol 60, Part 2. Ed. Anna-Teresa Tymieniecka.
Morreall, J. (1987). The Philosophy of Laughter and Humor. New York: SUNY.
Symington, N. (1986) The Analytic Experience. New York: St. Martin’s Press.
Oden, T. (2004) The Humor of Kierkegaard: an Anthology. New Jersey:
Princeton University Press
Owren, M. J., & Bachorowski, J. A. (2003). Reconsidering the Evolution of Nonlinguistic Communication: The Case of Laughter. Journal of Nonverbal Behavior, 27(3), 183-200.
Pasquali, G. (1986) Some notes on humour in psychoanalysis. International Review of Psychoanalysis, 14: 231-236
Plato. Plato’s Philebus, trans. Hackforth, R. (1972). Cambridge University Press
Provine, R. R. (2016). Laughter as a scientific problem: An adventure in sidewalk neuroscience. Journal of Comparative Neurology, 524(8), 1532-1539. doi:10.1002/cne.23845
Ramachandran, V.S. (1998). The neurology and evolution of humor, laughter, and smiling: the false alarm theory. Medical Hypotheses, 51, 351-354
Ronne, N. (2011) The use of Humour in Psychoanalysis. At: http://www.4therapy.com/life-topics/therapists-perspectives/use-humor-psychoanalysis-2593 (Accessed on 12.06.12)
Rose, G. (1969) King Lear and the Use of Humor in Treatment. Journal of the American Psychoanalytic Assoc
Schopenhauer, A. (1969/1883) The World as Will and Representation. Trans. Payne, E. New York: Dover.
Semrud-Clikeman & Glass (2010) The relation of humor and Child Development: Social, Adaptive, and Emotional Aspects. Journal of Child Neurology, 25: 1248-1260
Spencer, H. (1860) in Morreall, J. (1987). The Philosophy of Laughter and Humor. New York: SUNY
Van Hooff, J. (1972) “A Comparative Approach to the Phylogeny of Laughter and Smiling,” in Non-Verbal Communication, Robert A. Hinde (ed.), London: Cambridge University Press, pp. 209–241.
